Книга -

Но как же объяснять, не опираясь на движущие силы, на инварианты? Без этого объяснение уступает место интуиции (синий цвет не объясняют, его констатируют) или иллюзии понимания. Конечно, одно лишь твердое условие инвариантности не предопределяет уровня, на котором окажутся эти инварианты; если объяснение обнаруживает в истории относительно изолируемые подсистемы (такой-то экономический процесс, такая-то организационная структура), то объяснение ограничится приложением к ним некой модели или, по крайней мере, соотнесением их с неким принципом («дверь должна быть открыта или закрыта; алгебраическая сумма ставок в системе международной безопасности должна равняться нулю, - знают об этом заинтересованные стороны или нет; если

они этого не знали или предпочли иную цель, это объясняет то, что с ними произошло»). Если же историческое событие, напротив, полностью зависит от обстоятельств, то поиск инварианта не остановится, пока

не дойдет до положений антропологии.

Однако сами антропологические положения формализованы, и только история придает им содержание: не существует ни конкретной трансисторической истины, ни материальной человеческой природы, ни возвращения вытесненного. Ведь идея вытеснения естественного имеет смысл только в случае с индивидом, у которого есть своя собственная история; в случае с обществом вытесненное какой-либо эпохи на самом деле есть практика, отличная от другой эпохи, и возможное возвращение этого мнимого вытесненного в действительности есть генезис новой практики. Фуко - не французский Маркузе. Выше мы говорили об ужасе римлян перед тем самым гладиатором, которого они в то же время воспринимали как звезду; был ли этот ужас (который не смог обеспечить запрета гладиаторских боев вплоть до Поздней империи) вытесненным страхом перед убийством в ситуации гражданского мира? Был ли подобный страх перед убийством транс-историческим требованием человеческой природы, который должны учитывать правители любой эпохи, поскольку, если закрыть перед ним дверь, он вернется через окно? Нет, ведь прежде всего он был не вытеснен, а изменен реактивностью (о ней говорится в Генеалогии морали - вот неизменная движущая сила философского плана): он был фарисейским отвращением перед той проституткой смерти, которой был гладиатор. К тому же этот мнимо транс-исторический страх перед смертью вовсе не был транс-историческим: он был материальным, конкретным и соответствовал определенной практике правления; это страх перед зрелищем смерти невинного гражданина посреди гражданского мира, что подразумевает определенный политико-культурный дискурс, определенную практику полиса. Этот мнимо-естественный страх невозможно выразить в чисто формальных терминах, даже как трюизм; формально его не существует; это не страх перед смертью и не страх перед убийством (ибо он допускает убийство преступника).