Книга -

На самом деле проблема не в этом: если я правильно понимаю, понятие истины оказывается перевернутым, потому что, столкнувшись с истинами, с научными достижениями, философская истина уступила место истории; любая наука была временной, и философия хорошо это понимала, всякая наука временна, и исторический анализ постоянно это доказывает. Подобный анализ в отношении клиники, современной сексуальности и власти в Риме, является вполне истинным или, по крайней мере, может быть таковым. Но зато не может быть истинным знание о том, что такое Сексуальность и Власть: не потому что истина в отношении этих важных объектов недостижима, а потому что здесь и речи быть не может ни об истинности, ни о заблуждении, поскольку этих объектов не существует, как не существует ни истины, ни заблуждения по поводу

пищеварения и размножения кентавра.

Наш мир в любой момент является тем, чем он является: разреженность его практик и объектов, наличие пустоты вокруг них не означает того, что кругом присутствует истина, к которой человечество еще не пришло: будущие картинки калейдоскопа не являнм.ся ни более истинными, ни более ложными, чем предыдущие. У Фуко сет ни вытесненного, ни возвращения вытесненного, нет и невысь а..дикого, которое вырывалось бы наружу; «объективные положения, которые я попытался определить, не следует понимать как совокупность детерминизмов, навязанныхмыш- лению индивидов извне или присутствующих в нем изнутри и как бы до срока; они составляют, скорее, ц-.soop условий, в соответствии с которыми осуществляется практика: речь идет не столько о пределах, поставленных инициативе индивидов, сколько о пространстве, на котором она формируется» (L'Archeologie du savoir, р. 272). Сознание не в состоянии противиться историческим условиям, поскольку оно не образует их, а образовано ими; конечно, оно без конца бунтует, оно отказывается от гладиаторов и обнаруживает или выдумывает Бедняка: эти бунты суть становление новой практики, а не вторжение абсолюта. «Разреженность не означает, что за дискурсами или вне их царит некий великий, безграничный, непрерывный и безмолвный дискурс, который ими подавляется и вытесняется и который мы должны освободить, вернув ему, наконец, голос. Глядя на мир, не стоит выдумывать невысказанное и немыслимое, которое надо наконец произнести и помыслить» (L'Ordre du discours, р. 54). Фуко - не Мальбранш, не познавший сам себя, и не Лакан-исто- рик. Скажу прямо: это не гуманитарий, ибо что такое гуманитарий? Человек, который верит в семантику... А «дискурс», скорее, ее отрицает.