Книга -

⁸⁶ Leo Strauss. Op. cit., р.69. Как мы видели в связи с аксиологической историей, "чистый" историк, как говорит Вебер, ограничивается тем, что отмечает в предмете привнесение возможных ценностных суждений. Он замечает в некой древней религии различие между позицией верующего, который пытается задобрить богов щедрыми приношениями, и позицией другого верующего, который предлагает им свое чистое сердце, и он говорит: "Какая-нибудь другая религия, ^лнапример христианство, узрела бы между этими двумя позициями пропасть" (конечно, он может отметить эту фактическую разницу в виде ценностного суждения и написать "В этой жалкой корыстной религии не видели никакой разницы между столь низменной и столь возвышенной позициями"; это не имеет значения, это просто вопрос стиля: он — историк, и его читают для того, чтобы узнать, какова была природа этой религии, а не для того, чтобы знать, как о ней следует судить).

⁸⁷ Мы временно оставляем в стороне третью проблем}', связанную с высказыванием о народах, которым неизвестна идея морали или понятие цивилизации; это проблема ложной преемственности и категорий, о чем шла речь в главе VII; это и проблема "региональных сущностей" (политика, искусство...), о чем пойдет речь в главе XI.

Дуализм идеология-реальность...

Начнем с одной истории. Во время последней войны в оккупированной стране распространяются слухи о том, что в результате бомбардировки союзников уничтожена бронетанковая дивизия оккупантов, и новость эта вызывает волну радости и надежды; однако новость была ложной, и пропаганда оккупантов легко это доказала. Но люди вовсе не пришли от этого в уныние, и их воля к сопротивлению оккупантам не ослабела: уничтожение бронетанковой дивизии было не причиной надежды, а ее символом, и если нельзя воспользоваться этим символом, то люди найдут себе другой; вражеская пропаганда (возможно, возглавляемая специалистом по коллективной психологии) зря потратилась на листовки. Эта перевернутая логика эмоциональных суждений словно специально создана для подтверждения социологии Парето: суждения людей, как правило, являются примитивными рациональными объяснениями их сокровенных страстей, и этот сокровенный «остаток» легко принимает вид своей собственной противоположности ради того, чтобы не пропасть. Это верно, но следует добавить, что он — не сокровенный, а явный, и, наряду со всем прочим, составляет часть нашего опыта: мы понимаем, что когда в оккупированной стране человек сообщал радостную весть, то его голос, его жесты и его волнение выдавали большую страстность, чем если бы он сообщал дурную весть или новость об открытии еще одной планеты; стороннему наблюдателю достаточно было бы самой малой толики проницательности, чтобы догадаться о том, что здесь проявляется логика страсти, и о том, что случится, если эта выдумка будет опровергнута.