Книга -

Эти примеры дают историку понятие о подходе, весьма отличающемся от его собственного; речь уже идет не о критическом духе и понимании, а о чутье теоретика, которое обращено в равной мере к человеческому поведению и к природным феноменам и позволяет почувствовать за подчас тривиальным парадоксом некий скрытый мотив. Например, оглядываясь назад, можно заметить, что микроэкономика предельных явлений могла быть открыта любознательным умом, углубившимся в следующий парадокс: как получается, что проголодавшийся человек, готовый отдать за первый проглоченный им сандвич целое состояние, платит за него не дороже, чем за четвертый, который окончательно утоляет голод?

Формализация оценивается не по исходному пункту, а по сути и результатам. Она заключается не в записи понятий на символическом языке, то есть аббревиатурах, а в проведении операций с этими символами. Затем она должна привести к проверяемым результатам, к «проверяемым положениям», как говорят американцы; иначе для создания формализованной эротологии было бы достаточно, чтобы возлюбленный сделал своей возлюбленной следующее заявление: «Исходящее от вас очарование - это интеграл моих желаний, а постоянство моей страсти соответствует абсолютной величине второй производной».

Итак, чутье теоретика направлено на то, чтобы угадать, какие аспекты реальности могут быть выражены четким языком, способным дать множество выводов математического порядка, какой концептуальный ключ откроет нечто, возможно малозаметное, возможно очень абстрактное, но тем не менее нечто реальное, о существовании которого до того не подозревали. Попрактикуемся немного zpraxeology fiction. Однажды непременно появится математическая теория государства и общественного строя, как появилась благодаря Вальрасу (Walras) и существует математическая теория общего экономического равновесия. Во времена физиократов тайна еще не родившейся экономической науки могла быть сформулирована следующим образом: каким образом получается, что семистам тысячам парижан каждое утро удается находить пищу и удовлетворять свои нужды благодаря труду миллионов производителей и посредников, которые действуют сами по себе, не договариваясь между собой и не подчиняясь какому-то согласованному плану? Ключ к тайне следовало искать в равновесии спроса и предложения, в условности экономической деятельности, понимаемой как огромный рынок, выражаемый системой уравнений. Однако политические мыслители, от JIa Боэси до Б. деЖувенеля, не переставали подобным образом удивляться чудесному подчинению человеческих групп идеальным правилам и указаниям горстки их членов: «в подобном подчинении есть нечто поразительное для людей, способных размышлять; подчинение очень большого числа очень малому - это особое поведение, идея почти загадочная» . Решение этой загадки наукой заключается не в психологическом истолковании власти и чувства зависимости, не в социологическом и историческом описании власти с ее идеал-типами, не в ковариационном анализе; научный прорыв произойдет, скорее, в неожиданном пункте, создающем возможность для формализации, например в таком парадоксе: «Если бы полицейский, регулирующий движение, стремился к справедливости, он опросил бы всех подряд и пропустил бы сначала врача и акушерку; на практике это привело бы к полной неразберихе, и все были бы недовольны. Поэтому полицейскому совершенно не интересно, кто спешит, и по какой причине; он просто останавливает движение; он осуществляет порядок как таковой» . Помечтаем немного о политической математике, в которой условный перекресток играл бы ту же роль научного объекта, что и рынок в экономике у Вальраса , но очнемся, не медля, и вспомним о двух вещах: во-первых, что сначала нужно выразить эту условность на языке алгебры - это не должно оказаться невозможным в наше время, когда удалось найти математическое выражение очереди; и, во-вторых, что эта алгебра должна привести к проверяемым и информативным выводам: в этом все дело.