Книга -

Эти теории преподавались в церковных школах и университетах, развивались в богословских сочинениях, обосновывались в проповедях. На этих теориях воспитывались поколения средневековых историков. Представление о неизменности богом установленного общественного строя являлось органической частью их мировоззрения.

Не удивительно, что трудящиеся массы, их жизнь, их борьба против феодального гнета почти полностью выпадают из поля зре- · ния средневековых историков. В тех редких случаях, когда еретические движения масс, восстания крестьян и горожан упоминаются, то лишь мимоходом, кратко и крайне недоброжелательно.

Известное внимание к народу проявляется главным образом в литературе периода становления феодализма в виде этнографи- qecKiix описаний, использования народных легенд, сказаний, несен; но уже с VIII в. здесь скорее обнаруживается влияние литературной традиции и необычайно часты буквальные заимствования из античной или ранне-средневековой историографии. Так, Павел Диакон (VIII в.) ряд этнографических данных о древних германцах списал у Иордана, а лангобардские саги излагает с оттенком недоверия; Рудольф Фульдский (IX в.) свой экскурс о нравах и языческих суевериях саксов взял целиком из таци- товской «Германии»; Видукинд Корвейский (X в.) в этнографических частях своей хроники больше опирается на Иордана и Беду, чем на фольклор своего родного племени. Вообще же этнографические данные у средневековых хронистов встречаются преимущественно при описании чужих стран, как, например, у Гельмольда и Адама Бременского (что также восходит к античной литературной традиции). Можно считать правилом, что чем дальше от VII—VIII вв., тем меньше у хронистов внимания к своему народу. Славянские хроники и летописи — Козьмы Пражского у чехов, Мартина Галла у поляков, Повесть временных лет у русских, — являющиеся в этом отношении исключением, только подтверждают правило, так как феодальный строй в славянских странах утвердился позже, чем в романо-герман- ских.