Книга -

рабовладельца, обязанного кормить раба : это позволяет подсчитать доход владельца, понять, было ли рабовладение рентабельным; или позволило бы, если бы такой подсчет был возможен на практике. Но рабовладельческий режим ускользает от теории, вернее, он навязан ей как данность; так что распределение порождает не научное объяснение, а историко-социологическое описание, классическим примером которого для современности остается Распределение национального дохода Маршала и Лекайона . Таково расслоение между нашим опытом и определенным, подлунным и научным, doxa и episteme.

Историческая истина и научная истина

Историю можно преобразить при помощи гуманитарных наук в той же мере, в какой можно преобразить нашу жизнь при помощи техники; у нас есть электричество и атомная энергия, но наши интриги по-прежне- му состоят из причин, целей и случайностей. Ни одна манера историопи- сания не может быть революционной, так же как жизнь не может не быть повседневной. Лингвистика не помогает понять тексты, так же как теория света не помогает развить восприятие цвета; так что филология — это не практическое приложение лингвистики, которая, как и любая теория, не имеет иной цели, кроме себя самой. Возможно, завтра семиология объяснит нам, что есть прекрасное, и это удовлетворит наше любопытство, но не изменит нашего восприятия красоты. История (как филология или как география) есть «наука для нас», и она воспринимает настоящую науку лишь постольку, поскольку та вмешивается в наш опыт. Впрочем, она не получает никакого эстетического или антропоцентрического удовлетворения от того, что придерживается такой точки зрения;

если бы она действительно могла сменить doxa на episteme, то сделала бы это без колебаний. К сожалению, наша способность познания характеризуется тем, что эти два плана познания не удается соединить несмотря на некоторые частные совпадения. Бытие многосложно и в то же время четко организовано; можно заниматься описанием этой многосложности и никогда не дойти до его завершения, либо искать подступы к точному знанию и никогда не дойти до многосложности. Тот, кто привязан к нашему опыту, никогда не покинет этот уровень; тот, кто выстраивает формализованный объект, отправляется в иной мир, где он найдет нечто новое, но оно не станет ключом к миру видимому. У нас ни о чем нет полного знания; даже событие, к которому мы имеем самое прямое отношение, известно нам только по его следам. Мы можем смириться с отсутствием полноты знания: иногда нам удается воспроизвести частичную модель реальности; научное знание, возможное во всех случаях, даже в случае с человеком, освобождает нас от знания конкретики, всегда неполного. Тем не менее вещи не даются нам целиком, они присутствуют в нас лишь частично и косвенно; наш ум приходит к точному и полному знанию о реальности, но ему не доступен ее оригинал .