Книга -

вия". Поспешим добавить, что для такого автора, как Штегмюллер (Op. cit., р. 102), эта операция приведет лишь к псевдообъяснению типа: Цезарь перешел Рубикон в силу закона, согласно которому всякий индивид на месте Цезаря, в таких же точно условиях, обязательно перешел бы реку, совершенно аналогичную Рубикону.

⁶⁶ Именно такое различие устанавливает К. Поппер между пророчеством и предсказанием в "Predictions and Prophecy in Social Seiendes" in Theories ofHistoty, изданных П. Гардинером, p. 276.

идеальной конкуренции. Только абстрагируясь таким образом от конкретных ситуаций, они могут действовать с четкостью математической формулы; их обобщенный характер есть следствие этого абстрагирования, он не возникает благодаря переводу единственного случая во множественное число. Эти истины, конечно, не являются каким-то откровением, но они не позволяют нам следовать за Штегмюллером, когда он утверждает в своей книге (значимость, ясность и четкость формулировок которой мы, впрочем, с удовольствием- отмечаем), что разница между историческим и научным объяснением - лишь в нюансах. Нежелание историков признать, что они объясняют при помощи законов, происходит будто бы от того, что они или применяют их безотчетно, или ограничиваются «набросками законов», в которых законы и условия сформулированы нечетко и очень неполно; эта неполнота, продолжает Штегмюл- лер, имеет несколько причин; законы могут имплицитно присутствовать в объяснении, например, когда поступки исторического лица объясняются его характером и его мотивацией; в других случаях обобщения кажутся сами собой разумеющимися, особенно когда они выводятся из обыденной психологии; а иногда историк считает, что его роль - не в том, чтобы разрабатывать технические или научные аспекты каких-то исторических подробностей. Но прежде всего, при нынешнем состоянии науки очень часто невозможно дать точную формулировку закона: «У нас имеется только приблизительное представление о скрытых закономерностях, а иногда мы не можем сформулировать закон из-за их сложности» . Мы совершенно согласны с этим описанием исторического объяснения, только непонятно, что мы выигрываем, называя его «наброском» научного объяснения; в этом смысле все, о чем люди когда-либо думали, является предварительным наброском науки. Историческое объяснение отделено от научного объяснения не нюансами, а пропастью, поскольку, чтобы перебраться от одного к другому, нужно совершить прыжок, поскольку научность требует преобразования, поскольку научные законы не выводятся из правил повседневной жизни.