Книга -

Наша политика ограничивается сохранением стада в его историческом движении; что касается всего остального, то мы знаем, что животные - это животные. В дороге мы стараемся не потерять от голода слишком много животных, так как от этого стадо уменьшится: мы накормим их, если потребуется. Мы даем им также зрелища и гладиаторов, которых они так любят. Ведь животные не нравственны и не безнравственны: они такие, какие есть; мы не беспокоимся, предлагая римскому народу кровь гладиаторов, так же как пасущий стадо овец или коров и не думает еле- дить за совокуплением своих животных, чтобы не допустить кровосмешения. Мы неуступчивы лишь в одном, но это касается не нравственности животных, а их энергии: мы не хотим, чтобы стадо ослабело, поскольку это приведет к его гибели, и к нашей тоже; например, мы отказываем ему в ослабляющем публичном зрелище, в «пантомиме», которую в новое время назвали бы оперой. Зато мы считаем, как Цицерон и сенатор Плиний, что бои гладиаторов - это лучшая закалка для любого зрителя. Конечно, некоторые не выносят этого зрелища и считают его жестоким; но наши симпатии пастухов инстинктивно обращены к крепким, сильным, нечувствительным животным: ведь именно на нихдержится стадо. Так что из двух полюсов двойственного чувства, порождаемого гладиаторскими боями, мы, не колеблясь, присуждаем победу садистскому влечению, а не боязливому отвращению, и делаем бои гладиаторов зрелищем, одобряемым и организуемым государством».

Вот что мог бы сказать римский сенатор или император языческой эпохи. Конечно, если бы я услышал его речи раньше, то написал бы иначе мою увесистую книгу о хлебе и зрелищах : я начал бы с конца. Но вернемся к нашим баранам. Если бы вместо баранов нам доверили детей и наша практика объективизировала бы народ как дитя, а нас самих - как царей-батюшек, то наше поведение было бы совершенно иным: мы бы приняли во внимание чувствительность несчастного народа и сочли бы обоснованным его боязливый отказ от боев; мы бы сочувствовали его ужасу от вида неоправданных убийств, укоренившихся посреди общественного порядка. «Христианская секта, - могли бы мы добавить, - хочет, чтобы мы пошли еще дальше: чтобы мы стали царями-священника- ми, и, отнюдь не лелея детей, смотрели бы на наших подданных как на души, которые надо энергично вести по тропе добродетели и спасать даже против их воли; христиане хотят, чтобы мы также запретили театр и все прочие зрелища. Но мы же знаем, что детям нужны забавы. Для сектантов, как и для христиан, нагота более оскорбительна, чем кровь гладиаторов. Но мы смотрим на вещи более царственно и считаем, вместе с массой простых людей и в соответствии с мнением всех народов, что неоправданное убийство — самая страшная вещь».