Книга -

броса моих снарядов, но только в хорошо известных пределах расчета вероятности: поэтому в конце концов я попаду в цель.

Почему она недостижима

Если бы оказалось, что экономические производственные отношения являются, хотя бы в целом, причиной, на которую можно рассчитывать, и вызывали бы, хотя бы в целом, последствия, отвечающие нашим ожиданиям, то марксизм был бы прав и история была бы наукой. Например, революция должна была бы быть так или иначе гарантирована, постольку поскольку причины, к ней приводящие (позиция пролетариата, национальная специфика, генеральная линия партии), варьировали бы в умеренных пределах; определенному базису (например капитализму) должны были бы соответствовать элементы надстройки, конечно, разнообразные (роман в духе реализма или эскейпизма), но не какие угодно (не эпопея). Впрочем, как известно, ничего подобного не существует, марксизм никогда ничего не мог предсказать или объяснить, и мы не станем на этом останавливаться. Но нужно все-таки понимать, что именно значит его провал для эпистемологии истории; этот провал означает не то, что, например, поэзия не объясняется экономикой, а только то, что она не всегда ею объясняется, и что в истории литературы, как и в любой истории, существуют не только конъюнктурные объяснения. То, что у поэзии есть своя собственная ценность и своя собственная жизнь, - слишком очевидно; но что дает нам право пророчествовать, будто стихотворение никогда не будет объясняться прежде всего экономикой? Что поэзия выше этого? Это было бы образчиком назидательного стиля или метафизическим предрассудком, противоречащим принципу взаимовлияния. Культура, как и вся история, состоит из отдельных событий, и невозможно предусмотреть экспликативную структуру для каждого из них. Вот почему нельзя выстроить теорию культуры и истории, или возвести в категорию то, что в общем мнении, а вернее, в современных языках, называется «культурой». Такое состояние неопределенности является даже характерной чертой социальной жизни и источником нескончаемых дискуссий; здесь нет постоянной истины, ничто не является определяющим, все зависит от всего, как об этом говорится во множестве пословиц: «Не в деньгах счастье, но деньги ему немало способствуют», «сюжет романа сам по себе ни плох, ни хорош», «полувиновник, полужертва, как и все мы», «надстройка оказывает обратное воздействие на базис». Все это сводит политику, даже если она уверена в своих целях, к текущей деятельности правительства, а историю - к ненаучности: историк по опыту знает, что если он попытается обобщить экспликативную схему, превратить ее в теорию, схема продавится под нажимом. Короче говоря, историческое объяснение не следует раз и навсегда проторенной дорогой; у истории нет анатомии. В ней нельзя обнаружить «твердость мягкости».