Get Adobe Flash player


postheadericon Поль Вен. КАК ПИШУТ ИСТОРИЮ. Страница 189

судить по ее ценностям.

Поэтому мы обратим внимание на один часто применяемый прием, который должен вызвать у читателя впечатление нормальности той или иной эпохи, но значение которого не следует преувеличивать. Предположим, что я пишу следующие предложения: «Астрология у образованных римлян занимала почти то же положение, что психоанализ у нас во времена сюрреализма»; «в Древнем мире люди так же увлекались цирковыми зрелищами, как мы - автомобилями»; утверждаю ли я при этом, что цирк и автомобили отвечают одной и той же антропологической «потребности»? Или что следует, по примеру этнографов, создать историческую категорию под названием фокализация,""' которая будет служить некой кладовкой, куда можно складывать все феномены коллективных страстей, имеющие в качестве общей черты только то, что они кажутся удивительными для обществ, этих страстей не разделяющих? Вовсе нет: но, сравнивая астрологию или цирк с современными явлениями (возможно, имеющими очень смутное сходство с этими феноменами), я просто рассчитываю создать у читателя впечатление, что цирк и астрология воспринимались римлянами столь же нормально, как мы воспринимаем страсть к автомобилям или психоанализ; читателю нет нужды восклицать: «Как же мы можем почувствовать себя римлянами?»; он не должен увлекаться изощренными рассуждениями об античных mass media и античном «модернизме» . Он должен понять, что, если взглянуть изнутри, то «быть римлянином» - это вполне заурядно.

Есть книги по истории, которые превосходно воспроизводят эту повседневность, то есть представляют ее как живую; Марк Блок в этом не знал себе равных. Другие (которые, может быть, нравятся нам меньше), напротив, представляют прошлое в более странном, иногда в более чудесном, иногда в более сомнительном виде: те, кто читал Нильссона или А.Д. Нока, с одной стороны, и Кюмо- на (Cumont), с другой стороны, поймут меня с полуслова. Когда мы не придаем значения норме, не признаем или, тем более, избегаем ощущения повседневности, то получается мир Сапамбо', или же смесь чудесного и невразумительного, в дополнение к этнографическому описанию, рисующему мир первобытных, таких же «диких», как карфагеняне у Флобера, и таких же неправдоподобных, как мечты мадам Бовари, в которых счастье, Неаполь и лунный свет обретают плотность металла.