Книга -

Критика идеи геометрала

Итак, где же искать наш геометрал? Различные интриги пересекаются, но никак не совмещаются, разве что в той мере, в какой все связано со всем; эти мнимые перспективы дают бесконечное множество точек зрения (система благотворительности позволяет говорить о провиденциальном государстве, о генезисе бюрократии, о разорительной роскоши...). Нам и в голову не пришло бы сопоставлять все эти поведенческие модели как (мнимые) частные точки зрения, если бы не присутствие слова «дар» и не общее впечатление экзотики («все это так не похоже на наши обычаи; это римский потлатч»); уверовав в геометрал, мы попадаем в семантическую ловушку: если вместо того, чтобы говорить о «даре», поскольку мы читали Мосса, мы бы говорили о соревновательном духе и патриотизме, как греки, или о щедротах и стремлении к популярности, как римляне, или о церемониальных подарках, как индейцы, то мы бы Разделили событийное поле совершенно иначе, а лексикон создал бы у

нас представление о других геометралах. Может, «истинным» является геометрал самих заинтересованных лиц? Не следует ли изучать общество, исходя из его собственных ценностей? Получится забавный результат. Изучать поведенческие модели общества - это одно, а изучать то, как оно делит событийное поле - совсем другое дело; действительно, римляне рассматривали раздачу пшеницы как акт, связанный с гражданством, и она действительно была помощью. Выше мы наблюдали парадокс: что касается этих раздач зерна, то античная идея гражданской универсальности не соответствует фактам, а понятие эвергетизма, которое, напротив, сидит на них, как перчатка (поскольку было скроено по их мерке), относится к 1948 г.

Если нужно непременно говорить о геометрале, то надо закрепить этот термин за восприятием какого-либо события различными свидетелями, различными конкретными людьми: битва при Ватерлоо, увиденная монадой-Фабрисом, монадой-маршалом Неем и монадой-маркитан- ткой. Что же до события «битва при Ватерлоо», каким его опишет историк, то оно не будет геометралом всех этих частных взглядов: оно будет выборкой, причем критической, из того, что увидели свидетели. Ибо если историк, введенный в заблуждение словом геометрал, ограничился бы объединением свидетельств, то мы бы обнаружили в этой странной битве, среди прочего, некие романтические мотивы, идущие от молодого итальянца и очаровательного образа юной крестьянки того же происхождения. Историк выделяет событие из свидетельств и документов таким, каким он хочет его видеть; поэтому событие никогда не совпадает с cogito действующих лиц и свидетелей. В битве при Ватерлоо мы сможем обнаружить даже ворчание и позевывание, идущие от cogito ворчуна: так будет, если историк решит, что «его» битва при Ватерлоо — это не только стратегия, и в нее должна войти ментальность воинов.