Книга -

часто и не задумываются.

Таким образом, социология Вебера, как пишет JI. фон Мизес , на самом деле является историей в более широком и общем виде. С его точки зрения, социология и не может быть чем-то большим, нежели историей подобного рода, поскольку, как он отмечает, дела человеческие не могут иметь универсальных законов и допускают только исторические высказывания, которым он отказывал в эпитете «исторические» лишь потому, что они были компаративными и не-событийными. Они были для него социологией, наукой, потому что иной науки о человеке быть не могло. Известно же, каковы были эпистемологические позиции Вебера, наследника Дильтея и историзма, в «методологическом раздоре» между сторонниками экономики как теории и сторонниками экономики как исторической и описательной дисциплины. Вебер, длякоторого экономическая теория была не дедуктивным знанием, а идеал-типом экономики либерального капитализма, для которого гуманитарные науки существовали на ином уровне, нежели естественные науки, вполне мог считать свою свободную манеру историописания наукой о человеке и оставить название истории за событийной историей. За три четверти века многое прояснилось; сейчас мы склонны рассматривать Экономику и общество и Город как историю, а название науки оставить за экономической теорией и, в более широком смысле, за математической праксеологией.

В эволюции идей наступает момент, когда старые проблемы, по сути, исчезают, даже если о них по привычке продолжают говорить. Продолжают говорить о разрушении предмета истории и заклинать призрака наукообразной концепции истории, продолжают бояться привидения ис- торицистского релятивизма и даже задаваться вопросом о том, действительно ли история имеет смысл. Но прежней убежденности здесь уже явно нет, либо потому что эти идеи признаны (как, например, разрушение исторического «факта» и ненаучный характер истории), либо потому что они уже преодолены или стали вопросом идеологической или религиозной веры. Центральное место заняли две новые проблемы, которые