Книга -

⁸⁶ S.N. Eisenstadt. The Political Systems ofEmpires. N.-Y.: Free Press, 1963 и 1967.

В силу какой необходимости автор, слишком приверженный социологии, пытается прежде всего выделить систему универсалий, вместо того чтобы подновить и оживить исторические картины? Виноват в этом не автор: историкам не стоит упрекать социолога в попытках возделать поле, которое они сами по ошибке оставили в запустении.

Исторические труды Вебера

В конечном счете, история, для обретения полноты, должна преодолеть три ограничения: противопоставление современного и исторического, условность континуума, событийный подход; так что спасение - в «социологии» и в «этнографии» современных обществ, в «компаративной» истории и, наконец, в не-событийной истории с ее дроблением «временного измерения вглубь». История, ставшая благодаря этому полной, и есть искомая истина социологии. Самыми показательными историческими трудами нашего века являются работы Макса Вебера; они уничтожили границы между традиционной историей, социологией и сравнительной историей, взяв реализм первой, амбиции второй и масштабы третьей. Вебер, для которого история была ценностным отношением, тем не менее довел эволюцию этого жанра до логического конца: до истории, полностью отошедшей от пространственно-временной неповторимости и - поскольку все исторично - свободно выбирающей свой предмет. На самом деле труды Вебера, представителя «понимающей» социологии, которая не стремится устанавливать законы, являются историей; своим обманчиво систематическим видом она обязана тому, что это - компаративная история, основанная на топике; она собирает и классифицирует частные случаи однотипных событий на протяжении веков. Город - это обширное компаративное исследование городской жизни на протяжении всех эпох и всех цивилизаций. Вебер не выводит никаких правил из сравнения; он просто отмечает, что по понятным причинам (и, следовательно, неотделимым от конкретной исторической ситуации, с которой четкие правила поддерживают незаметные связи) события такого-то рода «благоприятствуют» событиям какого-то иного рода: угнетенные классы имеют определенную естественную склонность к религиозным верованиям того или иного рода, воинское сословие (класс) едва ли может иметь рациональную религиозную этику; все это понятно с человеческой точки зрения, как понятно и то, что у правил имеются исключения. Все представлено в полутонах, более или менее, как это и бывает в истории; высказывания обобщающего порядка отражают лишь «объективные возможности, которые могут быть более или менее типичными или же могут более или менее соответствовать адекватной причинности и незначительно благоприятствующему воздействию» . В общем, Вебер прослеживает систему вариантов; например, он говорит, что харизматическая власть может укрепиться и стать наследственной или, наоборот, исчезнуть после смерти любимого вождя: это будет зависеть от исторической случайности. Поэтому неудивительно, что эти topoi составляют незначительную часть его сочинений; мы бы дали неадекватное представление о месте обобщений в сочинениях Вебера, не сказав, что они, в конечном счете, представлены лишь несколькими фразами на протяжении многих страниц исторического описания, и что цель его трудов - как раз в «понимающем» описании, а не в изложении выводов подобного рода. На самом деле подобные выводы встречаются у историков, склонных к сентенциям, и не из-за них труды Вебера считаются чем-то иным, нежели историей под другим названием. То, что эти труды не похожи на историю, как ее традиционно себе представляют, связано с тремя моментами: разрыв с континуумом, поскольку Вебер в поисках материала вторгается в любые сферы; непринужденный слог этого outsider's^А который пренебрегает цеховыми обычаями и тем условным стилем, что служит опознавательным знаком для специалистов по тому или иному периоду; тот факт, что сравнение подводит его к постановке вопросов, о которых эти специалисты