Книга -

гий в духе Фрезера, сравнительную в том же смысле, что и сравнительная история (сравнение служит для дополнения фактов), следует отличать от сравнительной истории религий в духе Дюмезиля, сравнительной в том же смысле, что сравнительная грамматика (сравнение позволяет восстановить предыдущую стадию религии или языка, общие истоки различных рассмотренных языков и религий). Об исторических заключениях per analogiam в целом см. J.G. Droysen. Histarik. Hiibner, р. 156- 163; Th. Schieder. Geschichte als Wissenschaft, р.201-204; R. Wittram. Das Interesse an der Geschichte. Gottingen: Vandenhoeck und Ruprecht,!968. р.50-54. Но исследование нужно было бы продолжить с точки зрения теории ретродикции и индукции.

³² Cf. В. Moore. Les origines soeiales de la dietature et de la democratie, trad. fr. Maspero, 1969, p.9.

ства («история Англии») или времени («XVII век»), следует история, разделенная на items: город, милленаризм, «война и мир между народами», монархия при Старом режиме, демократия в индустриальном обществе; в конце нашей книги мы увидим, что это, возможно, путь в будущее для исторического жанра. Но даже в таком случае история «по items», или «сравнительная», остается историей: она заключается в том, чтобы понять конкретные события, которые объясняются материальными причинами, целями и случайностями; существует только одна история.

Это эвристика

Отличие сравнительной истории от обычной истории можно увидеть, с одной стороны, в ее отношении к источникам (она обращается к аналогии, чтобы заполнить лакуны в источниках), с другой стороны, в ее отношении к условностям жанра (она разрушает рамки места и времени); в этой книге мы не раз будем ставить рядом слова «источники» и «условности жанра» и увидим, что многие ложные эпистемологические проблемы — это просто обман зрения, порожденный природой источников или условностей. Сама сравнительная история является одним из таких обманов зрения; она заключается в исполнении историком своего долга: не оказываться в плену условных рамок, а кроить их по мерке событий и пускать в ход все средства для того, чтобы понять; если римлян для этого не достаточно, обратимся к папуасам. Однако в результате мы не получим другой истории, более объясняющей, более обобщающей и более научной, чем прежде; сравнительная история не подводит нас к открытию чего-то такого, чего мы не могли бы в принципе открыть при несравнительном исследовании; она только облегчает открытие, это — эвристика, и она не позволяет обнаружить нечто принципиально иное. Не надо ни в коем случае думать, что существует какая-то связь между сравнительной историей и сравнительной грамматикой; когда последняя сравнивает два языка, например, санскрит и греческий, то она делает это не ради того, чтобы благодаря аналогии, подобию или контрасту облегчить постижение одного из них, а ради восстановления третьего языка, индоевропейского, из которого вышли эти два языка. И напротив, когда сравнительная история говорит о Милленаризме или Городе, то она не сообщает ничего, кроме истин, справедливых для различных милленаризмов и различных городов, которые она рассматривает; ясность легче рождается из сравнения, но, по правде говоря, достаточно проницательный ум способен разглядеть в монографическом исследовании все то, что сравнение позволяет разглядеть с большей легкостью.