Книга -

Так что следует отказаться от попыток сделать историю наукой, признать ненаучными значительную часть нынешних гуманитарных наук, заявив при этом о возможности существования науки о человеке, опираясь на несколько страниц этой будущей науки, написанных уже на сегодняшний день, и, наконец, настоять на том, что историческое знание навсегда сохранит свою законность, так как наш опыт и определенность суть две взаиморасширяющиеся области знания (а не две соседние области бытия - природы и человека); наука- это не все знание. Согласимся, что эти четыре положения являются в определенной степени сектантскими, вернее, они представляют собой некий вызов, поскольку мы ввязались и не можем не принять вызова; нет ничего хуже страусиной политики или принципиальной поддержки любых новшеств. Нынешнее положение гуманитарных наук — такое же, как у физики в начале Нового времени. Три века назад те, кто считал, что реальность поддается математизации,· могли продемонстрировать в свое оправдание только две-три теоремы, казавшиеся довольно жалкими по сравнению с многообразным творчеством тех, кто интерпретировал или пересказывал прямо с листа неразборчивые каракули природы; Галилей прельщал меньше, чем Па- рацельс, и для большинства современников наукой был Парацельс. Нам надо смириться с малоприятной идеей о том, что в нарождающейся науке действует закон «все или ничего»; бескрайние пространства научных изысканий, казавшиеся в свое время самой наукой, могут быть заброшены. Мы прекрасно понимаем, что наши книги по гуманитарным наукам покажутся через несколько десятилетий такими же странными, как теория молнии у Лукреция; можно даже сказать, что, если мы захотим сегодня почувствовать свежесть и эмоции древней физики, понять, каким гением надо было быть, чтобы выявить движение и изменение, скорость и ускорение, тепло, свет и температуру, чтобы постичь инерцию, то мы должны проделать следующее небольшое упражнение: попытаться извлечь нечто из известных понятий социального класса, деполитизации или роли (предположим, что они менее условны, нежели понятия исконного местоположения и совершенства кругового движения); кто удивляется тому, как неловко Лукреций обращается с идеей равновесия природных элементов, может просто попытаться проявить больше ловкости в отношении идеи социального равновесия .