Книга -

отношению к нему. Ведь то, что называют разумом (и чем занимались философы), проявляется не на нейтральном фоне и не высказывается по поводу реалий: разум говорит, основываясь на «дискурсе», который ей не известен, об объективациях, которые ей не известны (и которыми могли бы заняться те, кого называют историками). Это сдвигает границы философии и истории, потому что трансформирует содержание и той и другой. Содержание трансформируется, поскольку трансформируется то, что понимали под истиной. Уже довольно даЬно природу противопоставляли условности, а затем и культуре, много говорилось об историческом релятивизме, произвольности культуры. История и истина. Рано или поздно этому должен был наступить конец. История становится историей того, что люди назвали истинами, и их сражений вокруг этих истин.

Таков этот мир, совершенно материальный, созданный из предискур- сивных референтов, представляющих собой виртуальности, пока еще обезличенные; постоянно меняющиеся практики порождают в различных его точках постоянно меняющиеся объективации, образы; каждая практика обусловлена всеми остальными, с учетом их трансформаций, все исторично и все обусловлено всем; нет ничего неподвижного, ничего независимого и, как мы увидим, ничего необъяснимого; этот мир детерминирует наше сознание, никак от него не завися. Следствие первое: та- кой-то референт не обречен на то, чтобы становиться таким-то образом, всегда одним и тем же, такой-то объективацией: государством, безумием или религией; это пресловутая теория дисконтинуитета: не существует «безумия на протяжении веков», религии или медицины на протяжении веков. Все, что есть общего у медицины до клиники и медицины XIX в., - это название; и наоборот, если искать в XVII в. нечто, отчасти похожее на то, что в XIX в. понимали под исторической наукой, оно обнаружится не в историческом жанре, а в полемике (иначе говоря, на нашу Историю похожа / 'Histoire des variations' - книга, к тому же по-прежнему замечательная, упоительное чтение, - а не неудобочитаемый Discours sur I'histoire universelle). Короче говоря, совокупность практик определенной эпохи порождает в какой-то материальной точке неповторимый исторический образ, в котором, как нам кажется, мы узнаем то, что расплывчато именуют исторической наукой или религией; но в другую эпоху в этой точке образуется совсем другой неповторимый образ, и наоборот, в какой-то новой точке образуется образ, смутно похожий на предыдущий. Вот в чем смысл отрицания естественных объектов: не бывает эволюции, или многовекового изменения одного и того же объекта, который все время вырастал бы на том же месте. Это калейдоскоп, а не питомник. Фуко не говорит: «Что касается меня, то я предпочитаю дисконтинуитет, разрывы», но: «Опасайтесь ложной преемственности». Такой ложный естественный объект, как религия, или некая религия, составлен из самых разных элементов (обрядовость, священные книги, защищенность, разные эмоции и т.д.), которые в другие эпохи будут распределены по самым различным практикам и объективизированы ими в самых разных образах. Как сказал бы Делез, деревьев не существует, существуют только корневища.