Книга -

ι® γ Parsons. Elements pour la theorie de faction, trad. Bourricaud. Pion, 1955, p. 193 sq., cf. p. 40. О разрыве между ментальностью и теорией в институтах, ср. A. Gehlen. Studien zur Anthropologic und Soziologie. Berlin: Luchterhand, 1963, p. 196 sq.

любой социолог. Таким образом личное качество - щедрость - стало своего рода государственным институтом; публичными благодетелями становились люди, которые без этого никогда бы так себя не повели. Это изменило атмосферу полиса, строй превратился в умеренную аристократию, попечительную в Греции и патерналистскую в Риме; стремление к социальному миру, заставившее возвести щедрость в долг и даже в идеал, ретроспективно принимает макиавеллиевский оборот: хлеб и зрелища способствовали деполитизации народа, вернее, его усыплению в отвратительном материализме; на самом же деле, нотабли, отнюдь не помышляя о столь искусном расчете, просто пошли по линии наименьшего сопротивления. Античный полис продержался на этом полтысячелетия; нотабли, руководившие городом, вели дела, черпая средства из собственных кошельков. Что не означает, будто все они делали это охотно: выполнять свой долг не всегда приятно, но даже если мы уклоняемся от его выполнения, то делаем это, по определению, не без угрызений совести; по этим признакам мы и узнаем институт.

Институт есть структура, в которой некие мотивы, причем совсем не обязательно идеалистические (делать карьеру, не вступать в конфликт со своей средой, не жить в состоянии внутреннего разлада), побуждают людей стремиться к идеальным целям так же настойчиво, как если бы они их преследовали в силу личной склонности; как мы видим, существование института поддерживают вовсе не те ценности, что связаны с его происхождением и его целями. Отсюда постоянное напряжение между бескорыстием, которое предполагают цели института, и естественным эгоизмом действующих лиц; одни эвергеты усердствуют в щедрости, поскольку положение обязывает, другие пытаются от этого уклониться и сбежать в деревню (не без угрызений совести), третьи исполняют тяжкий долг благодаря своему высокому моральному духу честолюбцев, а четвертые избегают внутреннего разлада и становятся^А для всех примером, исполняя роль «исключительной совести», делая при этом ничуть не больше, чем остальные, но с истинным благочестием, с неким сознанием профессионального долга эвергета. В основе этого раздвоения лежит диалектика «всех» и «одного», столь часто встречаемая в истории: все именитые граждане были заинтересованы в нормальном функционировании института эвергетизма, удовлетворявшего плебс, но они были заинтересованы и в том, чтобы не приносить себя в жертву идеалу; они избежали этого разлада благодаря классовой морали, благодаря идеалу эвергетизма, выработанному для решения дилеммы, которая усилиями теоретиков стратегии игр стала известна под названием дилеммы двух заключенных : каждый заинтересован в том, чтобы остальные исполняли свой долг, но сами готовы исполнять свой долг, только будучи уверены, что и остальные поступят так же.