Книга -

Итак, мыувидим,какисторияРимскойимперии, политическая жизнь которой плохо известна, а общество - довольно хорошо, неожиданно приходит на смену поздней Республике - где все практически наоборот - и предшествует истории Средних веков, которая, по контрасту, покажет, что нам почти не известна экономическая история Древнего Рима. Мы не претендуем на открытие того очевидного факта, что в различные периоды лакуны в источниках касаются разных предметов; мы просто отмечаем, что разнородный характер лакун не мешает нам писать нечто, все еще именуемое историей, и что мы без колебаний изображаем Республику, Империю и Средние века на одном гобелене, хотя сцены, которые мы там вышиваем, не сочетаются друг с другом. Но самое любопытное, что лакуны истории съеживаются у нас на глазах и мы различаем их только ценой усилия, поскольку мы имеем смутное представление о том, что можно a priori найти в истории, поскольку мы подходим к ней без разработанного вопросника. У нас в источниках - пробел в целый век, а читатель едва ощущает лакуну. Историк может на десяти страницах говорить об одном дне и промчаться по десяти годам в двух строках: читатель будет ему верить, как хорошему романисту, и решит, что за эти десять лет ничего не происходило. Vixere ante nos Agamemnones multi — эта идея сама по себе не придет нам в голову; вспомним о Марксе и Энгельсе, заполнивших доисторические тысячелетия своим однообразным первобытным коммунизмом, или о том жанре «правдоподобной истории», к которому прибегают археологи, чтобы хоть как-то воспроизвести историю неведомых веков: этот жанр - оборотная сторона утопии, и он так же уныло логичен, поскольку правило игры - как можно меньше предположений (историк должен быть осторожен), чтобы с максимальной экономией средств объяснить те следы, которые по чистой случайности были отобраны и дошли до нас. Наша близость к прошлому сродни близости с нашими дедушками и бабушками; они существуют как таковые, поэтому дни проходят, и мы совсем не задумываемся над тем, что их биография, которая нам почти неизвестна, состоит из событий, не менее захватывающих, чем наша, и ее нельзя воспроизвести, используя минимум средств. Наука является незавершенной dejure, и только история может себе позволить иметь лакуны de facto', ведь она — не ткань, у нее нет основы.