Книга -

Причинность или ретродикция

Начнем с самого простого исторического высказывания: «Людовик XIV стал непопулярен, поскольку налоги были слишком тяжелыми». Надо учитывать, что на практике историк может написать фразу подобного рода в двух совсем разных смыслах (любопытно, что, если я не ошибаюсь, никто никогда не сказал: «А вы не забыли, что история есть знание, основанное на источниках, то есть лакунарное?»); историки постоянно переходят от одного из этих смыслов к другому, без предупреждения и даже не вполне осозннно, и воспроизведение прошлого сплетено именно из этих переходов. В первом смысле, предложение означает, что историку известно из источников о налогах как действительной причине непопулярности короля; он услышал об этом, так сказать, своими ушами. Во втором смысле, историк знает только то, что налоги были тяжелыми и, кроме того, что король к концу своего царствования стал непопулярен; тут он предполагает или считает очевидным, будто самым явным объяснением непопулярности будет тяжесть налогов. В первом случае он рассказывает нам интригу, прочитанную им в источниках: налоги сделали короля непопулярным; во втором случае он совершает ретродикцию, от непопулярности он доходит до предполагаемой причины, до объясняющей гипотезы.

Подлунная причинность

Точное знание того, что король стал непопулярен из-за налогообложения, подразумевает, например, знакомство с рукописями времен Людовика XIV, где деревенские кюре отмечали бы, как несчастный народ стонал от податей и потихоньку проклинал короля. В таком случае последовательность причин сразу становится понятной: иначе было бы невозможно даже приступить к разгадыванию мира. Ребенок понимает Фуки- дида, как только он открывает его сочинение, а достигнув определенного возраста, он вкладывает определенный смысл в слова «война», «город», «политический деятель»; идея о том, что любой город предпочитает править, а не находиться в рабстве, не возникнет у этого ребенка спонтанно: он найдет ее у Фукидида. То есть мы понимаем причину следствий, но это вовсе не означает, что внутри нас имеется некое их соответствие. Мы любим налоги ничуть не больше, чем подданные Людовика XIV, но, даже если бы мы их обожали, это не помешало бы нам понять мотивы их ненависти к королю; в конце концов, мы ведь понимаем, что богатым афинянам могли нравиться почетные и разорительные выплаты, которые налагались на них под названием литургий и что рассчитаться по ним самым впечатляющим образом было для богатых вопросом чести и патриотизма.