Книга -

тивно. Чтобы понять, насколько приблизительны определения истории, которые выдвигаются и перечеркиваются одно за другим, никак не создавая впечатления «точного попадания», достаточно их уточнить. Наука об обществах какого рода? О всей нации или даже о человечестве? О деревне? Или как минимум о целой провинции? О группе игроков в бридж? Изучение коллективного: является ли таковым героизм? Или факт подстригания ногтей? Здесь находит свое подлинное применение логический прием (sortie), позволяющий отвергнуть как неверно поставленную любую проблему, к которой он применяется. На самом деле вопрос так не стоит; когда перед нами - нечто неповторимое, пришедшее из прошлого, и мы вдруг его понимаем, в нашей голове срабатывает механизм логического (даже онтологического), но не социологического порядка: мы обнаружили не коллективное и не социальное, а специфическое, постижимую индивидуальность. История есть описание специфического, то есть постижимого, в событиях человеческого измерения.

Неповторимость блекнет, как только в ней перестают видеть ценность, потому что она непостижима. Вот одна из девяноста тысяч эпитафий выдающихся незнакомцев в corpus латинских надписей, она посвящена человеку по имени Публиций Эрос, который родился, умер, а в промежутке женился на одной из своих вольноотпущенниц; мир праху его. и пусть он вернется в небытие: мы не романисты, и не наше дело заниматься Дюпоном из любви к Дюпону, чтобы он понравился читателю. Однако оказывается, мы можем без труда понять, почему Публиций женился на одной из своих вольноотпущенниц; он сам - бывший государственный раб (можно сказать, муниципальный служащий), как это видно из его имени, и он заключил брак в своем кругу; его вольноотпущенница, наверное, давно уже была его сожительницей, и он дал ей свободу именно для того, чтобы иметь достойную подругу. У него могли быть и более личные мотивы для этого: возможно, она была женщиной его жизни или самой знаменитой местной красавицей... Ни один из этих мотивов не является неповторимым, все они вписываются в социальную, сексуальную и семейную историю Древнего Рима: единственным фактом, безразличным для нас, - но основным для его окружения, - было то, что Публиций был самим собой, а не кем-то другим; вместо того чтобы сосредоточиться на привлекательной личности этого римского Дюпона, наш роман, основанный на подлинных фактах, рассыпается на ряд безымянных интриг: рабство, конкубинат, межсословные браки, сексуальная мотивация в выборе супруга; весь Публиций окажется там, но по частям: он утратит лишь свою неповторимость, о которой нечего сказать. Вот почему исторические события никогда не смешиваются с cogito индивида, и поэтому, как мы видели в первой главе, история есть знание, основанное на следах. Надо только добавить, что, раскладывая Публиция по интригам, мы отвлекаемся от универсальных истин (у человека имеются половые признаки, небо - голубое), поскольку событие - это отличие.