Книга -

Мне было на душе горько: я не мог жиТь без людей и не мог жить без своего путика.— Прощайте! — сказал я.

Но меня¹ подняли и в больнице выходили. И один человек, самый хороший, какого я только видал на свете, носл'ал меня в Москву искать правды.

— Бедный Мануйло!·—сказала Настя, и глаза ее большие темные заблестели от слез, как ягоды блестят на дожде.

Не пожалей Настя Мануйло, очень может быть Мануйло и Ctал бы расспрашивать у Митраши про отца, и так бы все и дошли до правды. Но Мануйло заметил, какой милой от слез сделалась девочка, и своей огромной ладонью погладил ее золотистые волосы.

— Ты' не меня жалей, а наш колхоз, недаром же он сам себя назвал «Бедняком». Мне же, деточка, везде хорошо: что ни задумаю, мне во всем счастье. И об одном я горюю, что люди не хотят брать свое счастье и похваляются своей беднотой.

—. Дядя Мануйло,— сказал Митраша,— не надо больше про колхоз «Бедняк» и про путик, расскажи нам, что это за Москва, и какая она, на что похожа?

—- Москва ни на что не похожа,— ответил Мануйло.— Большой дом и много окон: десять, двадцать, может сто. А над этим большим домом построен другой большой дом, и тоже все окна и окна: не пересчитать. Над этим 'вторым домом сверху третий такой же, и опять все окна и окна, и опять вверх. Есть дома в двадцать домов и вверх.

А к этому дому рядом примазан другой такой же, с другим смазан третий, и так целая улица.

И тоже улица — не улица, как ручей — не река. Улицы, как речки, вливаются в большую реку, и по ней течет не вода, а народ.

Вот иду я, иду, и нигде мне самому ничего не видкоз только все люди и люди, как льдины в ледоход.

Иду я, иду, и ничего, мне самому не слышно: все везде кругом гудит, стучит, звенит и огнями играет: и красными, и зелеными, и желтыми.