Книга -

Иные виды морали представляют собой не боваризм, а ложный терроризм, как, например, пуританство: «Склонность пуритан к авторитаризму в сексуальной сфере объясняется тем, что они были вынуждены ограничиваться словесными угрозами и уговорами: им не доставало санкций, имевшихся у католического духовенства»⁹⁷.

Мы замечаем, как наше представление о социологии морали становится значительно более гибким, подобно тому как греческая скульптура в изображении анатомии к 470 г. стремительно переходит от скованности к пластичности; поэтому когда Jaeger в своей Paideia твердокаменно говорит об «аристократической морали», которая является ключом к «док- лассической Греции», то его книга производит впечатление шедевра, несколько архаичного в своей прямолинейности.

мать буквально те интерпретации, которые дают себе с грехом пополам античные общества, как это делаем и мы сами.

⁹⁶ М. Confino. Domaines et Seigneurs en Russie vers la fin du XVII sieele, dtudes de strustures agraires et de mentalites eeonomiques. Institut d'etudes slaves, 1963, p. 180.

⁹⁷ P. Laslett. Le monde que nous avonsperdu, p. 155.

Казуистика: четыре примера

Исторический реализм требует гибкости для ответа на один из самых тонких вопросов критики источников: в каких случаях можно доверять тому, как общество само себя изображает? И в каких случаях ясность исторического самосознания обманчива? Эта проблема была камнем преткновения для нынешнего поколения историков: для марксистов, сражавшихся с несамостоятельной самостоятельностью надстройки, для школы Анналов с ее обостренным вниманием к ментальное™ прошлого, для религиозной феноменологии, столкнувшейся с проявлениями ритуального и символического порядка. Учитывая эмпирическое многообразие , человеческих дел, критика источников в этой области принимает форму казуистики, а это уже не столько теория, сколько вопрос здравомыслия. Мы проанализируем четыре примера исторического самосознания: обряды, представляющие собой как бы мысль, которую никто не думает; систему с сильной привязанностью: группы, подчиненные власти старейшин, где действуют рационалистические объяснения и «побочное» беспокойство, которое является следствием, хотя и кажется первопричиной; очень важный социальный тип, который мы условно назовем «институтом», где необходимость становится добродетелью, а отношения между социумом и душой вывернуты наизнанку; и наконец, косность, за внешней абсурдностью которой скрывается рационализм.