Get Adobe Flash player


postheadericon Поль Вен. КАК ПИШУТ ИСТОРИЮ. Страница 144

Tretise on Human Nature, p. 13 (Everyman's Library).

31 P. Laslett. Un monde que nous avons perdu: famille, communaute et structure sociale dans VAngleterre pre-industrielle, trad. fr. Flammarion, 1969, p. 31; см. тж p. 26; 27 ("капитализм, одно из того множества неопределенных слов, которые составляют лексикон историков"); 30 («к несчастью, предварительное исследование, подобное нашему, должно заниматься таким сложным, противоречивым и техническим понятием, как "социальный класс"»); 61 ("ассоциация идей").

понятие никогда не бывает заключено в четкие рамки. И, кроме того, зачем давать определение понятию подобного рода? Ведь когда речь идет, например, о воде, то мы не ограничиваемся тем, что мы понимаем под словом «вода», а обращаемся к опыту, и в этом случае данное слово, с немногими связанными с ним характеристиками, является только обозначением, а не понятием о вещи; следовательно, так называемое определение есть не что иное, как объяснение слова» . Если бы мы договорились применять слово «революция» только к революциям, приводящим к смене собственников, то в величественном саду французского языка стало бы, конечно, несколько больше порядка, но это ни на дюйм не продвинуло бы вперед теорию и типологию революционных процессов и историю 1789 г. Часто выражаемое пожелание о том, чтобы история четко определяла используемые ею понятия, и утверждение, будто эта четкость есть первое условие ее будущего прогресса, представляют собой прекрасный пример ложной методологии и бессмысленной строгости.

Но самая главная скрытая опасность заключается в словах, которые порождают в нашем уме ложные сущности и наполняют историю несуществующими универсалиями. Античный эвергетизм, христианская благотворительность, призрение в Новое время и нынешнее социальное обеспечение не имеют между собой практически ничего общего, обращены к разным категориям людей, предусмотрены для разных нужд, имеют разные институты, объясняются разными мотивами и находят себе разное оправдание; тем не менее продолжается изучение «призрения и благотворительности на протяжении веков», от времен египетских фараонов до скандинавскихдемократий; остается только прийти к выводу, что призрение есть неизменная категория, что она исполняет функцию, необходимую в любом обществе, и что в этой неизменности должна быть скрыта некая таинственная задача уравнения всего социального организма; таким образом можно положить свой кирпичик в здание функционали- стской социологии. Так в истории находят ложную преемственность, обманчивые генезисы; произнося слова «призрение», «дар», «жертвоприношение», «преступление», «безумие», «религия», мы склонны полагать, будто у разных религий есть достаточно общих черт для того, чтобы оправдать изучение религии на протяжении истории; как будто существует субстанция под названием «дар» или «потлатч», с постоянными и определенными свойствами: например, вызывать ответные дары или обеспечивать дарителю престиж и превосходство над одариваемым. Прежняя социология часто попадала в ловушку понятийности; она начинала со сравнительной истории и под конец создавала отвлеченные понятия; из любви к обобщениям (ведь наука без обобщений невозможна) она придумывала социологическую категорию «преступность» и складывала в одну корзину ограбление промышленных компаний, драки и насилие на Диком Западе, вендетту на Корсике или в Италии времен Ренесанса и разбой в Сардинии, вызванный нищетой.